Неточные совпадения
— А, почтеннейший! Вот и вы… в наших
краях… — начал Порфирий, протянув ему обе руки. — Ну, садитесь-ка, батюшка! Али вы, может, не любите, чтобы вас называли почтеннейшим и… батюшка, — этак tout court? [накоротке (фр.).] За фамильярность, пожалуйста, не сочтите… Вот сюда-с, на диванчик.
С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за окном, тревожно шелестели березы; на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки плыла густо-синяя туча, ветер обрывал ее
край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями. В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и
сел к столу завтракать — вдруг хлынул ливень, а через минуту вошел Макаров, стряхивая
с волос капли дождя.
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь,
с кем бы вы могли стать вон там, на
краю утеса, или
сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
Маслова ничего не отвечала и молча прошла к своему месту, второму
с края, рядом
с Кораблевой, и
села на доски нар.
Пройдя площадь
с церковью и длинную улицу
с ярко светящимися окнами домов, Нехлюдов вслед за проводником вышел на
край села в полный мрак.
Обойдя ее, он аккуратно,
с края, давая место другим,
сел на нее и, вперив глаза в председателя, точно шепча что-то, стал шевелить мускулами в щеках.
От
села Осиновки Захаров поехал на почтовых лошадях, заглядывая в каждую фанзу и расспрашивая встречных, не видел ли кто-нибудь старика гольда из рода Узала. Немного не доезжая урочища Анучино, в фанзочке на
краю дороги он застал какого-то гольда-охотника, который увязывал котомку и разговаривал сам
с собою. На вопрос, не знает ли он гольда Дерсу Узала, охотник отвечал...
По временам он заходил вечером в девичью (разумеется, в отсутствие матушки, когда больше досуга было),
садился где-нибудь
с краю на ларе и слушал рассказы Аннушки о подвижниках первых времен христианства.
В это время идущий впереди Ноздрин остановился и грузно опустился на
край нарты. Мы оба следовали за ним и как будто только этого и ждали. Рожков немедленно сбросил
с плеч лямку и тоже
сел на нарту, а я подошел к берегу и привалился к вмерзшему в лед большому древесному стволу, наполовину занесенному песком и илом.
Он
сел на
край стула,
с гримасами,
с улыбками, со смеющимися и выглядывающими глазками,
с потиранием рук и
с видом наивнейшего ожидания что-нибудь услышать, вроде какого-нибудь капитального сообщения, давно ожидаемого и всеми угаданного.
Поверьте, — продолжала она, тихонько поднимаясь
с полу и
садясь на самый
край кресла, — я часто думала о смерти, и я бы нашла в себе довольно мужества, чтобы лишить себя жизни — ах, жизнь теперь для меня несносное бремя! — но мысль о моей дочери, о моей Адочке меня останавливала; она здесь, она спит в соседней комнате, бедный ребенок!
Матвей Васильич подвел меня к первому столу, велел ученикам потесниться и посадил
с края, а сам
сел на стул перед небольшим столиком, недалеко от черной доски; все это было для меня совершенно новым зрелищем, на которое я смотрел
с жадным любопытством.
Я остановился у Лукьяныча, который жил теперь в своем доме, на
краю села, при самом тракте, на собственном участке земли, выговоренном при окончательной разделке
с крестьянами.
С запада тянулось, точно живое чудовище, черное, безобразное пятно
с медным отливом по
краям и быстро надвигалось на
село и на рощу, простирая будто огромные крылья по сторонам.
В отдаленных
краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов, попадаются изредка маленькие города,
с одной, много
с двумя тысячами жителей, деревянные, невзрачные,
с двумя церквами — одной в городе, другой на кладбище, — города, похожие более на хорошее подмосковное
село, чем на город.
Вздохнув
с улыбкою печальной,
Старик в ответ: «Любезный сын,
Уж я забыл отчизны дальней
Угрюмый
край. Природный финн,
В долинах, нам одним известных,
Гоняя стадо
сел окрестных,
В беспечной юности я знал
Одни дремучие дубравы,
Ручьи, пещеры наших скал
Да дикой бедности забавы.
Но жить в отрадной тишине
Дано не долго было мне.
И должно быть, около каждого дома — садик, а на
краю села у выезда — корчма
с приветливым американским жидом, где по вечерам гудит бас, тонко подпевает скрипка и слышен в весенние теплые вечера топот и песни до ранней зари, — как было когда-то в старые годы в Лозищах.
Меня всегда терзает зависть, когда я вижу людей, занятых чем-нибудь, имеющих дело, которое их поглощает… а потому я уже был совершенно не в духе, когда появился на дороге новый товарищ, стройный юноша, в толстой блузе, в серой шляпе
с огромными полями,
с котомкой за плечами и
с трубкой в зубах; он
сел под тень того же дерева;
садясь, он дотронулся до
края шляпы; когда я ему откланялся, он снял свою шляпу совсем и стал обтирать пот
с лица и
с прекрасных каштановых волос.
Сядем, братья, на лихих коней
Да посмотрим синего мы Дону!»
Вспала князю эта мысль на ум —
Искусить неведомого
края,
И сказал он, полон ратных дум,
Знаменьем небес пренебрегая:
«Копие хочу я преломить
В половецком поле незнакомом,
С вами, братья, голову сложить
Либо Дону зачерпнуть шеломом...
Долинский сделал шаг вперед и поднял
с пыльной дороги небольшую серую птичку, за ножку которой волокся пук завялой полевой травы и не давал ей ни хода, ни полета. Дорушка взяла из рук Долинского птичку,
села на дернистый
край дорожки и стала распутывать сбившуюся траву. Птичка
с сомлевшей ножкой тихо лежала на белой руке Доры и смотрела на нее своими круглыми, черными глазками.
Гости
сели; оркестр грянул »гром победы раздавайся!» — и две огромные кулебяки развлекли на несколько минут внимание гостей, устремленное на великолепное зеркальное плато,
края которого были уставлены фарфоровыми китайскими куклами, а средина занята горкою, слепленною из раковин и изрытою небольшими впадинами; в каждой из них поставлен был или фарфоровый пастушок в французском кафтане,
с флейтою в руках, или пастушка в фижмах,
с овечкою у ног.
На небе
садился ранний зимний вечер
с одним из тех странных закатов, которые можно видеть в северных широтах зимою, — закат желтый, как отблеск янтаря, и сухой. По этому янтарному фону, снизу, от
краев горизонта, клубится словно дым курений, возносящийся к таинственному престолу, сокрытому этим удивительным светом.
Налево
с края села начиналось поле; оно было видно далеко, до горизонта, и во всю ширь этого поля, залитого лунным светом, тоже ни движения, ни звука.
Мы только что прошли какой-то город и вышли на луг, где уже расположился шедший впереди нас первый полк. Местечко было хорошее:
с одной стороны река,
с другой — старая чистая дубовая роща, вероятно место гулянья для жителей городка. Был хороший теплый вечер; солнце
садилось. Полк стал; составили ружья. Мы
с Житковым начали натягивать палатку; поставили столбики; я держал один
край полы, а Житков палкой забивал колышек.
В 1715 году приехали в
село Плодомасово, в большой красной сафьянной кибитке, какие-то комиссары и, не принимая никаких пόсул и подарков, взяли
с собой в эту кибитку восемнадцатилетнего плодомасовского боярчука и увезли его далеко, к самому царю, в Питер; а царь послал его
с другими молодыми людьми в чужие
края, где Никита Плодомасов не столько учился, сколько мучился, и наконец, по возвращении в отечество, в 1720 году, пользуясь недосугами государя, откупился у его жадных вельмож на свободу и удрал опять в свое Плодомасово.
— Исключительно танцующие кавалеры могли разделиться на два разряда; одни добросовестно не жалели ни ног, ни языка, танцевали без устали,
садились на
край стула, обратившись лицом к своей даме, улыбались и кидали значительные взгляды при каждом слове, — короче, исполняли свою обязанность как нельзя лучше — другие, люди средних лет, чиновные, заслуженные ветераны общества,
с важною осанкой и гордым выражением лица, скользили небрежно по паркету, как бы из милости или снисхождения к хозяйке; и говорили только
с дамою своего vis-à-vis [буквально лицом к лицу, в данном случае партнер по танцу (франц.)], когда встречались
с нею, делая фигуру.
— Матушка есть, — сказал он. — Батюшка родимый есть. Все меня отрешились. Слушай ты, старая, — прибавил он, хватая Илюшкину старуху за руку. — Я тебя одарил. Послушай ты меня, ради Христа. Ступай ты в
село Водное, спроси ты там старуху Никонову, она самая моя матушка родимая, чуешь, и скажи ты старухе этой самой, Никоновой старухе,
с краю третья изба, колодезь новый… скажи ты ей, что Алеха, сын твой… значит… Музыкан! Валяй! — крикнул он.
—
С губкою, — говорит, — все приходила, и
с теплой водичкой, — чирей размывать. Я
сяду на
край кровати, а она стоит, — на затылке мне мочит, а лицо мое себе в грудь прижмет — ужасно неприятно; она полная и как зажмет лицо, совсем дышать нельзя, а она еще такие вопросы предлагает, что видно, какая дура.
Сидя на
краю обрыва, Николай и Ольга видели, как заходило солнце, как небо, золотое и багровое, отражалось в реке, в окнах храма и во всем воздухе, нежном, покойном, невыразимо чистом, какого никогда не бывает в Москве. А когда солнце
село,
с блеяньем и ревом прошло стадо, прилетели
с той стороны гуси, — и все смолкло, тихий свет погас в воздухе, и стала быстро надвигаться вечерняя темнота.
— Пустое затеяно! — говорил бондарь, вытягиваясь во весь рост. — Ты пойми, слобожанин, что нам
с того, коли где-то, за тысячу верст, некакие люди — ну, скажем, пускай умные —
сядут про наши дела говорить? Чего издали увидят? Нет, ты мне тут вот, на месте дай права! Дома мне их дай, чтоб я вору, голове Сухобаеву, по всем законам сопротивляться мог, чтоб он меня окладом не душил, — вот чего мне позволь! А что на
краю земли-то — нас не касаемо!
Семен. Слушаю-с. (
Садится на
край стула.).
Однако прошло еще времени
с месяц, познакомились. Сойдутся Семен
с Василием на полотне,
сядут на
край, трубочки покуривают и рассказывают про свое житье-бытье. Василий все больше помалчивал, а Семен и про деревню свою и про поход рассказывал.
Церковь деревянная, почерневшая, убранная зеленым мохом,
с тремя конусообразными куполами, уныло стояла почти на
краю села.
Подошли к
краю оврага и
сели рядом друг
с другом.
Она вышла в сени. Землемер покрестился на образа и
сел за стол. Степан поместился поодаль от господ, на самом
краю скамейки, там, где стояли ведра
с водой.
Он говорил высоким металлическим голосом, после двух рюмок глаза его заблестели ещё ярче, а на щеках вспыхнули два красные пятна. Тихон Павлович дал ему кусок хлеба
с какой-то рыбой, тот взял его губами,
сел на диван и, наклонив голову над столом, положил закуску на
край стола и ел. Кусая, он далеко вытягивал нижнюю губу и удерживал ею пищу от падения на пол. Тихон Павлович смотрел на него, и ему было жалко этого изуродованного человека.
Солнце
садилось за низкую тучу и последним своим отблеском окрашивало ее в густой темно-розовый и почти багряный цвет
с ярко-золотистыми скважинами в середине и излучинами по
краям, сверкавшими словно растопленное золото.
Это была эстафета от полковника Пшецыньского, который объяснял, что, вследствие возникших недоразумений и волнений между крестьянами деревни Пчелихи и
села Коршаны, невзирая на недавний пример энергического укрощения в
селе Высокие Снежки, он, Пшецыньский, немедленно, по получении совместного
с губернатором донесения местной власти о сем происшествии, самолично отправился на место и убедился в довольно широких размерах новых беспорядков, причем
с его стороны истощены уже все меры кротости, приложены все старания вселить благоразумие, но ни голос совести, ни внушения власти, ни слова святой религии на мятежных пчелихинских и коршанских крестьян не оказывают достодолжного воздействия, — «а посему, — писал он, — ощущается необходимая и настоятельнейшая надобность в немедленной присылке военной силы; иначе невозможно будет через день уже поручиться за спокойствие и безопасность целого
края».
Правеж чернобылью порос, от бани следов не осталось, после Нифонтова пожара Миршень давно обстроилась и потом еще не один раз после пожаров перестраивалась, но до сих пор кто из церкви ни пойдет, кто
с базару ни посмотрит, кто ни глянет из ворот, у всякого что бельмы на глазах за речкой Орехово поле, под
селом Рязановы пожни, а по
краю небосклона Тимохин бор.
А
с того
края села домов до сорока принадлежит ихней двоюродной сестре, девице Марье Ивановне Алымовой, дочери покойного генерала Алымова.
Несколько вечеров подряд я отправлялась к обрыву в сопровождении моего пажа, которому строго-настрого запретила говорить о появлении света в Башне смерти. Мы
садились на
краю обрыва и, свесив ноги над бегущей далеко внизу, потемневшей в вечернем сумраке Курой, предавались созерцанию. Случалось, что огонек потухал или переходил
с места на место, и мы
с ужасом переглядывались
с Юлико, но все-таки не уходили
с нашего поста.
Его отклонило в сторону заветной мечты; наложить руку на лесные угодья, там, в костромских
краях. Ему вспомнилась тотчас же усадьба
с парком, сходящим к Волге, на которую он глядел несколько часов жадными глазами
с колокольни
села, куда отец возил его.
Проходили мимо гористых берегов, покрытых лесом почти вровень
с водою. Теркин
сел у кормы, как раз в том месте, где русло сузилось и от лесистых
краев нагорного берега пошли тени. — Василию Ивановичу! — окликнул его сверху жирным, добродушным звуком капитан Кузьмичев. Как почивали?
Эмигрант из московских студентов, поляк Г. (явившийся под другой фамилией Л.) ходил ко мне каждое утро,
садился к столу, писал очень скоро на четвертушках
с большими
краями и за работу свою получал пять франков, клал их в карман и уходил.
Евгений Петрович
сел за стол и потянул к себе один из рисунков Сережи. На этом рисунке был изображен дом
с кривой крышей и
с дымом, который, как молния, зигзагами шел из труб до самого
края четвертухи; возле дома стоял солдат
с точками вместо глаз и со штыком, похожим на цифру 4.
Патер Билли поздоровался
с обоими посетителями, пододвинул стул и
сел по правую сторону Грубера, сидевшего посреди узкого
края стола.
Настя
села на
край постели и шепотом начала передавать Татьяне Борисовне о своем романе
с поваренком Сергеем…
Она указала ему место рядом
с собою на диване. Костя
сел на
край,
с тем же крайне смущенным видом, не поднимая на нее глаз.
Три совершенно разные картины открывались перед взором из этих окон, прорезанных в толстых стенах и образующих как бы еще три маленьких комнатки, каждая глубиною в два аршина.
С одной стороны темный лес тянулся, теряясь на
краю горизонта, целое море зелени, колеблемое порывами ветра;
с другой — поля, луга и длинная серебристая полоса реки; наконец, посредине, на довольно значительном расстоянии, мелькали церковь и избы
села Покровского.
— О! Отлично! Идем. Тут недалеко, всего две версты лесом. Метель затихла. Шли просекой через сосновый бор. Широкий дом на
краю села, по четыре окна в обе стороны от крыльца. Ярко горела лампа-молния. Много народу. В президиуме — председатель сельсовета, два приезжих студента (товарищи дивчины), другие. Выделялась старая деревенская баба в полушубке, закутанная в платок: сидела прямо и неподвижно, как идол,
с испуганно-окаменевшим лицом.